и полосканием Долфином лечу

да и че мы там выпили, по пол-стаканчика...

Факт, который правительства мира стараются не афишировать, состоит в том, что никотин и алкоголь являются одними из наиболее опасных наркотиков, изобретенных человечеством. Наркотики, изображенные на прикрепленном графике из Википедии, расположены по следующему принципу: чем выше наркотик на картинке, тем выше уровень зависимости от него. Чем правее, тем выше его смертельность, то есть соотношение обычной дозы к смертельной.

Напрашивается вопрос. Если зависимость от никотина выше, чем от кокаина, марихуаны или ЛСД, то почему государства не объявят курение вне закона? И если ущерб для здоровья от алкоголя выше, чем от ряда слабых наркотиков, то почему мы все еще видим на улицах многих стран людей с бутылками?

Сторонники теорий заговора любят говорить о том, что системам удобнее контролировать население, состоящее из курящих алкоголиков. Но государственные машины не настолько прозорливы и злокозненны; как мне представляется, в реальности все намного проще.

Алкогольным и табачным концернам попросту не выгодно распространение конкурирующих наркотиков, поэтому они с помощью своего финансового влияния на законотворцев поддерживают собственный легальный статус и нелегальный статус конкурентов. Другими словами, сегодняшняя ситуация - результат победы лоббистов одних наркокартелей и поражения других.

Государства с помощью акцизов собирают свою долю с торговли алкоголем и табаком. Фактически это способ зарабатывать за счет медленного убийства населения, которому при бездействии государства насажается химическая зависимость. Например, если проанализировать статистику смертности в нашей стране, станет ясно, что алкокультура - основной фактор вымирания и деградации населения России.

Так что же, стоит вернуться к сухому закону? Нет; это приведет лишь к увеличению уровня коррупции среди сотрудников контролирующих органов. Достаточно нанести ряд серьезных ударов по табачной алкокультуре - запрет на курение и распитие спиртных напитков во всех общественных местах и полный запрет на их рекламу или пропаганду в поп-культуре.

Анна, я тебя понимаю, я сама очень мнимая, все симптомы на себе примеряю((

ну ты ей сказала,что она ошибается,и это какая-то страшная болезнь?? )))

Как-то раз я зашел в библиотеку Британского музея, [2 - Британский музей, основанный в 1753 г., имеет в своем составе обширную библиотеку с читальным залом.] чтобы навести справку о средстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, – кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашел там все, что мне было нужно, а потом от нечего делать начал перелистывать книгу, просматривая то, что там сказано о разных других болезнях. Я уже позабыл, в какой недуг я погрузился раньше всего, – знаю только, что это был какой-то ужасный бич рода человеческого, – и не успел я добраться до середины перечня «ранних симптомов», как стало очевидно, что у меня именно эта болезнь.
   Несколько минут я сидел, как громом пораженный, потом с безразличием отчаяния принялся переворачивать страницы дальше. Я добрался до холеры, прочел о ее признаках и установил, что у меня холера, что она мучает меня уже несколько месяцев, а я об этом и не подозревал. Мне стало любопытно: чем я еще болен? Я перешел к пляске святого Витта и выяснил, как и следовало ожидать, что ею я тоже страдаю; тут я заинтересовался этим медицинским феноменом и решил разобраться в нем досконально. Я начал Прямо по алфавиту. Прочитал об анемии – и убедился, что она у меня есть и что обострение должно наступить недели через две. Брайтовой болезнью, как я с облегчением установил, я страдал лишь в легкой форме, и, будь у меня она одна, я мог бы надеяться прожить еще несколько лет. Воспаление легких оказалось у меня с серьезными осложнениями, а грудная жаба была, судя по всему, врожденной. Так я добросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь, которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка.
   Вначале я даже обиделся: в этом было что-то оскорбительное. С чего это вдруг у меня нет родильной горячки? С чего это вдруг я ею обойден? Однако спустя несколько минут моя ненасытность была побеждена более достойными чувствами. Я стал утешать себя, что у меня есть все другие болезни, какие только знает медицина, устыдился своего эгоизма и решил обойтись без родильной горячки. Зато тифозная горячка совсем меня скрутила, и я этим удовлетворился, тем более что ящуром я страдал, очевидно, с детства. Ящуром книга заканчивалась, и я решил, что больше мне уж ничто не угрожает.
   Я задумался. Я думал о том, какой интересный клинический случай я представляю собою, каким кладом я был бы для медицинского факультета. Студентам незачем было бы практиковаться в клиниках и участвовать во врачебных обходах, если бы у них были. Я сам – целая клиника. Им нужно только совершить обход вокруг меня я сразу же отправляться за дипломами.
   Тут мне стало любопытно, сколько я еще протяну. Я решил устроить себе врачебный осмотр. Я пощупал свой пульс. Сначала никакого пульса не было. Вдруг он появился. Я вынул часы и стал считать. Вышло сто сорок семь ударов в минуту. Я стал искать у себя сердце. Я его не нашел. Оно перестало биться. Поразмыслив, я пришел к заключению, что оно все-таки находится на своем месте и, видимо, бьется, только мне его не отыскать. Я постукал себя спереди, начиная от того места, которое я называю талией, до шеи, потом прошелся по обоим бокам с заходом на спину. Я не нашел ничего особенного. Я попробовал осмотреть свой язык. Я высунул язык как можно дальше и стал разглядывать его одним глазом, зажмурив другой. Мне удалось увидеть только самый кончик, и я преуспел лишь в одном: утвердился в мысли, что у меня скарлатина.
   Я вступил в этот читальный зал счастливым, здоровым человеком. Я выполз оттуда жалкой развалиной.
   Я пошел к своему врачу. Он мой старый приятель; когда мне почудится, что я нездоров, он щупает у меня пульс, смотрит на мой язык, разговаривает со мной о погоде – и все это бесплатно; я подумал, что теперь моя очередь оказать ему услугу. «Главное для врача – практика», – решил я. Вот он ее и получит. В моем лице он получит такую практику, какой ему не получить от тысячи семисот каких-нибудь заурядных пациентов, у которых не наберется и двух болезней на брата. Итак, я пошел прямо к нему, и он спросил:
   – Ну, чем ты заболел?
   Я сказал:
   – Дружище, я не буду отнимать у тебя время рассказами о том, чем я заболел. Жизнь коротка, и ты можешь отойти в иной мир, прежде чем я окончу свою повесть. Лучше я расскажу тебе, чем я не заболел: у меня нет родильной горячки. Я не смогу тебе объяснить, почему у меня нет родильной горячки, но это факт. Все остальное у меня есть.
   И я рассказал о том, как сделал свое открытие.
   Тогда он задрал рубашку на моей груди, осмотрел меня, затем крепко стиснул мне запястье, и вдруг, без всякого предупреждения, двинул меня в грудь, – по-моему, это просто свинство, – и вдобавок боднул в живот. Потом он сел, написал что-то на бумажке, сложил ее и отдал мне, и я ушел, спрятав в карман полученный рецепт.
   Я не заглянул в него. Я направился в ближайшую аптеку и подал его аптекарю. Тот прочитал его и вернул мне.
   Он сказал, что такого у себя не держит. Я спросил:
   – Вы аптекарь?
   Он сказал:
   – Я аптекарь. Будь я сочетанием продуктовой лавки с семейным пансионом, я мог бы вам помочь. Но я только аптекарь.
   Я прочитал рецепт. В нем значилось:

   Бифштекс ……… 1 фунт
   Пиво ………… 1 пинта (принимать каждые 6 часов)
   Прогулка десятимильная … 1 (принимать по утрам)
   Постель ……… 1 (принимать вечером, ровно в 11 часов)
   И брось забивать себе голову вещами, в которых ничего не смыслишь.